Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии:

Нуждается в каком-то дополнительном объяснении факт такого демонстративного почитания Ельцина, которое было продемонстрировано тандемом, как Медведевым, так и Путиным. Потому что если традиционно они соревнуются в том, чтобы оседлать популярную тему, в освоении роли жесткого руководителя, держащего аппарат в ежовых рукавицах, то здесь с их стороны, очевидно, было вхождение в тему достаточно непопулярную. Большая часть общества помнит и 90-е как катастрофу десоциализации, и нулевые как период, когда мы занимались преодолением последствий 90-ых согласно официальной идеологии этого периода. Поэтому здесь неизбежно возникает какой-то диссонанс относительно мотива власти, ее концепций. Очевидно также, что это понимают и первые лица и именно поэтому их последовательность в этом вопросе нуждается в каком-то объяснении.

Люди видят несколько гипотез. Одна из них предполагает, что, положим, вся политика памяти вокруг фигуры Ельцина является проекцией сохраняющегося влияния ельцинского клана, так называемой семьи. Другая исходит из такой приватной, личностной концепции, в соответствии с которой люди, которые многим обязаны Ельцину или обязаны тем, кто обязан Ельцину, человеку ушедшему от власти и умершему, не могут даже сказать о нем плохого. Напротив они должны отдать ему дань памяти и уважения. Однако мне кажется, что в данном случае со стороны наших лидеров мы видим как раз не чисто человеческую позицию, а именно некоторую политическую и даже государственную позицию. Поэтому они реализуют ее вопреки даже популистской логике, это позиция почитания той Конституции, той государственности, в рамках которой действующий президент и премьер имеют власть.

Можно задаться вопросом, почему при Путине это не было так актуально. Дело в том, что хотя он никогда жестко, напрямую не критиковал Ельцина, но, тем не менее, в какой-то момент он начал выстраивать свою легитимность как лидер, который опирается на широкую плебисцитарную поддержку, преодолевая провалы 90-х. Однако с тех пор, как у нас правит тандем, именно как политическая единица, по крайней мере, с точки зрения официоза, то системообразующей конструкцией становится уже не институт плебисцитарной легитимности, которая предполагает опору на ожидания и чаяния народа, а институт преемничества, институт передачи власти. Этот институт  формировался еще при Ельцине, то есть, условно говоря, то, что связывает членов тандема между собой, а именно институт преемничества, связывает их с третьим - с Ельциным. В этом смысле сама философия управления тандема именно как политической единицы – это как бы философия не на двоих, а на троих.

Институт преемничества как системообразующий политический институт оказался задействован именно Ельциным. Поэтому речь идет о таком неявном самосознании, своего рода президентской династии России, основателем которой был именно Ельцин. Если в основе традиционного династического принципа лежит, как правило, божественное право, то в основе этой своеобразной президентской династии лежит, как мне кажется, другая идея, которая опять же при Ельцине стала несущей конструкцией власти, а именно идея о безальтернативности власти. Длительное время он был отторгаемым правителем, но ему удавалось создать такую атмосферу, что чем больше его отторгают, тем больше он убеждает общество, что другого не дано, что альтернативы ему нет и не может быть. Ему удалось решать эти две задачи одновременно.

Эта философия безальтернативности власти, заложенная при Ельцине, сохраняется как основа нашей президентской династии, как основа для института преемничества. Поэтому мне кажется, что нынешнее почитание Ельцина отражает какие-то сдвиги в конструкции власти, которые произошли при переходе от Путина как плебисцитарного лидера к тандему как к политической единице.