Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии:

В России существует проевропейский вектор ожиданий, но он, если говорить о массовых слоях, ограничивается, на мой взгляд, потребительскими предпочтениями, а не политическим кредо. Иными словами существенную часть российских граждан действительно интересует возможность ездить в Европу без виз, но совершенно не интересует присоединение к Шенгенской зоне, именно как шаг некой системной интеграции, которая предполагает гораздо более тесные отношения. Точно также интересует людей возможность пользоваться европейской инфраструктурой комфорта, но для этого совершенно необязательно быть частью ЕС. Более того, сейчас люди начинают понимать, что одно другое не подразумевает, что членство в ЕС не является для слабых экономик панацей в решении их проблем. Опыт восточной и южной периферии ЕС, как мне кажется, это достаточно наглядно подтверждает.

Пожалуй, политически европейский проект мог бы быть актуализирован и стать интересным для масс только в одном случае – если бы он подавался и позиционировался в качестве альтернативы азиатскому проекту для России. То есть если бы твердо говорилось о том, что европейский проект для России означает дистанцирование от азиатских культурных элементов внутри самой России, от населения Средней Азии и Закавказья и т. д. В этом варианте какой-то комплекс ожиданий мог быть использован, но именно этого в европейском проекте лидера «Правого дела» Михаила Прохорова как раз совершенно нет. Потому что высказываясь по национальному вопросу, он выступил в пользу того, чтобы предоставлять российское гражданство всем бывшим гражданам СССР, то есть выступил как сторонник социально-демографического движения России в сторону скорее глубокой Азии, нежели Европы. Это противоречие избиратель вполне может и даже должен заметить.

Вообще выбор истеблишмента в пользу Европы далеко не всегда был сопряжен с реальной внутренней европеизацией страны, подчас дела обстояли с точностью до наоборот. Чем больше проевропейской оказывалась риторика и политика тех или иных властей, тем больше элементы азиатчины проявлялись во внутренней жизни страны. Взять хотя бы петровский пример, когда прорубание окна в Европу сопровождалось более глубоким закрепощением местного населения и образованием пропасти между верхами общества и всеми остальными. Поэтому по-настоящему интересной повесткой была бы не повестка вступления в еврозону или в Шенеген (кстати, в еврозону вступить, не вступив в ЕС, нельзя), а повестка внутренней европеизации России. Это действительно могло бы быть важно. Но именно для того, чтобы внутренне быть Европой, мы не должны присоединяться к ней политически. Потому что это предполагает, к примеру, формирование собственной сильной, высокотехнологичной обрабатывающей промышленности, а Россия, глубоко интегрированная в Европу, – это, прежде всего, сырьевая периферия. Можно на словах против этого выступать, но реально снятие барьеров, положим, во внешней торговле с ЕС будет не способствовать диверсификации экономики, а препятствовать достижению этой цели.

Поэтому идея внутренней европеизации страны, такого комплексного инфраструктурного и социального евроремонта в принципе может быть вполне актуальной, хотя я и не уверен, что это удачный электоральный лозунг, скорее нет. А идея вступления в ЕС, как мне кажется, воспринимается как утопия, и к тому же не слишком красивая. На фоне проблем, переживаемых ЕС: и в связи с неинтегрированными меньшинствами, и в связи с кризисом еврозоны и вообще в связи с расслоением Европы на центр и периферию, на сильных и слабых, это не выглядит спасительным политическим проектом, это не выглядит панацеей в решении наших проблем.