Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии:

Медведев пробыл на посту президента год, и мы видим, что режим двоевластия сохраняется, но власть постепенно переходит к Медведеву. Не будучи инсайдером подчас трудно судить о реальном распределении полномочий, но есть такие люди-флюгеры, по поведению которых можно судить, куда дует ветер. Все эти флюгеры уже на протяжении довольно долгого времени указывают, что ветер дует в паруса нового президента. Конечно, двоевластие, ограниченность в сфере кадровой политики сохраняются, и этот режим может существовать еще какое-то время, возможно, даже продолжительное, и это, несомненно, специфический режим существования российской суперпрезидентской системы. Поэтому вопрос двоевластия пока не решен и даже, как мне кажется, пока не находится на грани быстрого решения.

Если говорить об общей оценке и личности, и деятельности президента, то с этим все обстоит несколько лучше, чем можно было ожидать в самом начале. Первоначально мои ожидания сводились к тому, что выбор Медведева в качестве преемника означает полный разрыв между властной системой и обществом. Не в том смысле, что Медведев раздражал существенную часть общества, как раз он среди преемников имел наименьший негативный рейтинг и мало у кого вызывал раздражение, а с точки зрения того, что он прежде всего воспринимался как никакой, то есть как политик, неинтересный обществу, как политик, чья фигура ничего не говорит обществу, а говорит, может быть, только очень узкой группе субэлит, которые надеялись на частичное изменение правил игры в российском истеблишменте, не больше того. Широким же слоям общества эта фигура преемника не говорила ничего. Поэтому ее выборы были чисто механическим процессом. Это не было содержательным актом коммуникации власти и общества.

Это было, на мой взгляд, плохое начало. Продолжение, как мне кажется, было существенно лучше в силу того, что президент обозначил в качестве фокуса своего внимания проблему оздоровления государственного аппарата, при этом понимая, что эта проблема далека от решения. Возглавил лично Совет по противодействию коррупции, приняв на себя символическую ответственность за ход этого процесса. Надо сказать, что по этому направлению он пока не достиг существенных результатов. Эта сфокусированность на проблематике правового функционирования государства сейчас вполне уместна, потому что мы действительно по-прежнему стоим перед задачами формирования регулярного полноценного государственного механизма. Он у нас как таковой еще не оформлен и на уровне правоохранительной системы, и на уровне государственного управления бюрократией.

Самым главным событием, которое определило политическое лицо президента, стала пятидневная война. В этот период он проявил себя как национально ориентированный политик, способный принять сильное ответственное решение, как человек, для которого его либеральные взгляды во внутренней политике не означают идеологии зависимости по отношению к западному миру, по отношению к нынешним центрам силы. Медведевский либерализм проявил себя как национальный либерализм, а не как либерализм зависимости, который свойственен большей части либеральной оппозиции. Это платформа, на которой можно выстраивать какую-то позитивную государственную политику. Решение о признании независимости Абхазии и Южной Осетии можно считать главным успехом его президентства, причем успехом как с точки зрения сугубо локальной ситуации на Кавказе, потому что это решение позволило избежать эскалации конфликта и снять угрозу войны на обозримую перспективу, так и в плане большой международной геополитики, поскольку оно не ухудшило, а оздоровило отношения России с западным миром. Мы видим, что эти отношения восстанавливаются гораздо быстрее, чем многие ожидали, и что это решение о признании, как говорили я и мои коллеги, сработало скорее в полюс отношениям России с Западом. Главным образом потому, что оно устранило постоянный источник потенциального военного конфликта. Это самое неприятное, что может быть, - источник постоянного конфликта, каковым был подвешенный статус этих республик при желании всех сторон участников кавказского узла как-то этот узел разрубить. Это был очаг конфликта не только регионального, но и глобального, и этот очаг Россия своим ответственным решением устранила. Мы видим, что международные партнеры и оппоненты России, такие как Евросоюз и США, уже делают заявления о том, что они не намерены признавать Абхазию и Южную Осетию. То есть обсуждается не то, должна ли была Россия признавать или нет, а то, будут ли они признавать. Естественно, что они не будут признавать, никто от них этого не ожидает, но сам тон и характер риторики в этом вопросе говорят о том, что они приняли эту сформированную Россией политическую реальность. Это пример несомненного успеха.

Если говорить о главной неудаче президента Медведева, то таковой, на мой взгляд, является провальный опыт первых антикризисных мер. Вливания в финансовую систему, и особенно в фондовый рынок, - это были напрасно потраченные деньги, которые пошли на личную поддержку олигархов, не столько на поддержку их предприятий, сколько на поддержку системообразующих фигур российского политикума, средства, которые в случае с фондовым рынком просто вылетели в трубу, которые усилили давление на рубль, которые были отчасти вывезены за границу, причем не только для обслуживания внешних долгов. То есть это был акт большого хапка, бесплатной приватизации накопленных резервов. Когда резервов стало благодаря этому большому хапку существенно меньше, государство уже стало немножко осторожнее относиться к их расходованию, и в этот момент вроде бы зашел разговор о необходимости поддержки реального сектора, о необходимости инфраструктурных проектов, а денег на это уже и не особенно много осталось. Эта методология антикризисной политики, при которой приоритет отдается интересам привилегированного сверхкрупного капитала, а не формированию конечного спроса через поддержку социальной сферы или через прямое или косвенное государственное финансирование новых проектов, допустим, в сфере развития инфраструктуры или новых производственных проектов, - такая расстановка акцентов, конечно, означала только углубление кризиса, и, несомненно, доля ответственности президента за это существует. Потому что несмотря на то, что он не обладает полной свободой маневра в смысле таких вот оперативных решений, касающихся интересов системообразующих элитных групп, но, тем не менее, он президент, и он несет конечную ответственность и за то, что происходит в стране, и за решения, которые принимаются государством. Пожалуй, это главный системный изъян, главная зона уязвимости.

К этому можно прибавить отсутствие всякой внятности в сфере кадровой политики. Государство пока демонстрирует не только неспособность к полноценному кадровому обновлению и кадровой ротации, но и к внедрению в государственную жизнь принципа элементарной ответственности чиновников, прежде всего крупных, за результаты своей работы. Видно, что именно эта проблема находится в фокусе внимания президента, и поэтому шансы на ее решение существуют. В принципе видно, что он хочет быть эффективным менеджером, что он хочет устроить государство как систему, достаточно устойчиво работающую и производящую некий продукт в виде общественного порядка. Это очень позитивное стремление, которое противоречит объективно складывающейся роли нового президента как главы ликвидационной комиссии. По сути именно выбор между этой волей к порядку, системности, с одной стороны, и ролью главы ликвидационной комиссии, комиссии по утилизации остатков государства и его резервов с другой, - это именно тот исторический выбор, который совершает президент сейчас и в ближайшие месяцы - и, может быть, годы. Каким он будет исторически, мы пока не знаем.