Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии:
Особенность языка власти и общения президента с народом, которая мне кажется наиболее любопытной, состоит в том, что президент говорит так, как будто он недавно оказался у власти, только что ознакомился с проблемами, стоящими перед страной, и сообщает о том, что их нужно решать. То есть разговор – применительно к тому, что есть непочатый край проблем, – ведется в основном в будущем времени, тогда как у власти Владимир Путин находится почти 7 лет. Отмечу, что это характерно не только для президента, но и для благонамеренных заявлений многих других официальных лиц.
Поэтому в целом такого рода общение, как «прямые линии» с президентом, наблюдатели справедливо оценивают не как какие-то вехи в реальном политическом курсе, курсе государственного правления, а как своего рода игру, которая определяет параметры тех тем, тех фигур речи, тех аргументов, которые будут основными в ближайшее время для политического класса. Президент расставляет акценты для информационной политики и для ньюсмейкеров кремлевского пула.
Какие знаковые вехи были в этот раз расставлены? Первое, что обращает на себя внимание, - это определенные шаги навстречу общественному мнению в вопросе защиты прав коренного населения по отношению к мигрантам и в целом вопрос об ограничении миграции и контроле над ней. Очень хорошо, что эта тема вошла хотя бы в речевую повестку власти: предпосылкой к решению проблемы является ее признание и обсуждение. В данном случае признание легитимности этой проблемы и справедливости народных требований со стороны власти произошло. Это уже не мало.
Другое, что я бы отметил, – как-то очень сильно ушла в тень тема «энергетической сверхдержавы». В последних выступлениях, пресс-конференциях, телеконференциях Путина красной нитью шла тема энергетики. Он с азартом подсчитывал капитализацию, объемы добычи, сыпал разными цифрами. Сейчас эти темы в публичной повестке ушли в тень. Видимо, это связано с его огорчением по поводу того, что Европа отвергла ту модель перекрестного владения активами, которую предлагали ей российские власти и политический куратор «Газпрома».
Еще один момент, скорее негативный, в отличие от двух предыдущих, - дистанцированная позиция по отношению к Южной Осетии и Абхазии. По крайней мере, это было воспринято как дистанцирование, хотя формулировка, которую дал Путин, допускает различный диапазон возможностей. Он в своем ответе акцентировал внимание на том, что Россия не стремится к включению в свой состав новый территорий. В данном случае, я считаю, об этом не должна идти речь. Речь на данном этапе должна идти только о признании этих республик, а совсем не о включении их в состав России.
И еще один, пожалуй, тревожный симптом, - это отношения с Белоруссией. Судя по всему, началась та же самая история, что и при конфликте с Украиной. Украину обвиняли в воровстве газа, Белоруссию решили обвинить в реэкспорте нефти. Очевидно, позиция, ориентированная на то, чтобы вывести Белоруссию на уровень рыночных международных цен на газ, твердо держится Кремлем, и эта позиция прямо противоречит нормам Союзного государства, в которых зафиксированы положения о единой тарифной политике, в том числе, в области энергоснабжения. Поэтому фактически происходит отказ от проекта Союзного государства. Это очень печально.
Ну и последний момент, который больше всего обсуждается, - тема преемника. Здесь Путин не сказал ничего принципиально нового. Он заявил, что, с одной стороны, этот вопрос должен решать народ, поэтому возможно несколько конкурирующих фигур, в том числе из властного пула, а с другой стороны, он лично может порекомендовать из них кого-то одного. Это, в общем-то, знали все и раньше. Пожалуй, то новое, что мы узнали, - так это что президент любит свою работу, раньше это не было очевидно, так что мы услышали серьезное признание. И другой момент – то, что Путин рассчитывает уйти, но сохранить политическое влияние.
Несложно заметить, что эта формула – уйти от власти, но сохранить реальное лидерство – озвучивалась неоднократно несколькими политологами из околокремлевского пула. Должен сказать, что, если президент верит именно в такую форму сохранения власти, то, конечно, это является непростительной наивностью.
Я глубоко убежден – мне кажется, у меня есть для этого основания – в том, что уход Путина с поста главы государства равнозначен его политической смерти. Путин – не де Голль, который может уйти и вернуться. Де Голль и ему подобные лидеры – это люди, которые долгие годы сознательно шли к власти, за которыми стоят определенные свершения в независимости от того, являются ли они формально главами государств или нет. Де Голль – это человек, который создал французское Сопротивление и вел его успешным курсом. О Путине ничего подобного сказать нельзя. Не потому, что он плох или хорош, а просто потому, что это человек, который никогда сознательно не стремился к власти. Да, он делал определенного типа карьеру – сначала одного типа, в КГБ, потом, когда страна изменилась, - другого типа, в сфере каких-то государственно-коммерческих отношений. Но при этом он никогда целенаправленно не шел к власти, то есть не был в собственном смысле политиком. Политиком он стал поневоле, в силу того, что занял свой нынешний пост. В этом смысле именно место сделало человека, а не человек сделал место: Путин стал тем, кто он есть, только благодаря тому, что сумел соответствовать (по крайней мере, на уровне публичного имиджа) тому месту, которое занимает. И как только он с этого места уходит, он становится политическим нулем. В этом я глубоко убежден.
Относительно информированные люди и люди, которые внимательно следят за собственными планами Путина, склоняются к тому, что он стремится занять место в рядах престижной международной бюрократии. Например, стать председателем Международного олимпийского комитета, о чем говорит Белковский. Или – еще лучше – занять место не в бюрократии, а в крупном частном бизнесе: стать акционером или управляющим в каком-то из проектов, как Герхард Шредер. Все это очень почетные и сильные ниши, но никак не ниши политического лидера.
А в каком качестве Путин мог бы сохранить политическое лидерство, не будучи первым лицом? Я, честно говоря, не вижу таких сценариев.
Путин не может говорить, что он останется, потому что это станет скандалом. Но он и не может однозначно сказать: «Я уйду навсегда, и вы сегодня можете со мной уже не считаться». Он должен дать понять, что сохранит за собой определенные рычаги контроля над ситуацией в стране. Поэтому его слова о том, что он намерен сохранить свое влияние, следует рассматривать как сигнал той части политических элит, которая была готова списать его со счетов.